Отец не разрешал мне скрипеть половицами. Ночью со страхом его разбудить я кралась по коридору близко к стеночке. Так было безопаснее, потому что тише. Болтать по телефону было нельзя. Я забиралась с аппаратом под одеяло, чтобы долго-долго шептаться с подружкой. Папу это раздражало.

Маме не нравилось, как я смотрю и отвечаю. Она всегда говорила мне «не натягивай нос». Я обиженно смотрела в пол, а нос становился похож на грушу, как мама и обещала. Была у нас семейная присказка «не так стоишь, не так свистишь». Я боялась заходить на кухню. Слушать папины едкие шуточки. Видеть мамино недовольное лицо. На себя посмотреть в зеркало, я ни разу не догадалась. В том смысле, что это я теперь только понимаю, насколько мы с мамой похожи.

Мне все не нравилось в родителях. На любую их критику я или огрызалась, или пряталась куда подальше. Дома было принято кричать, бранить друг друга. С завидным упорством и агрессией мама заставляла домочадцев соблюдать удобный ей порядок. Иногда ей это удавалось. Одного было не переломить — выражения моего лица. Так не только я, все в семействе были недовольны и несчастливы. Но криком же счастье не достигается, не правда ли?

Сейчас кажется, это было в другой жизни. Еще подростком я решила, что никогда не буду кричать на своих детей. Так жаль, но однажды я запросто начала это делать и даже не заметила. И кто-то же мог меня остановить. Ау, девочка, ты ничем не лучше своих родителей. Может, и пробовали. Только с возрастанием собственной значимости усиливается глухота. Не иначе. Если бы мне кто-то сказал, что я мамаша-тиран, я бы просто не расслышала.

Мой ребенок родился по любви. Я его очень ждала, и он, конечно же, сразу стал лучшим. Я не знала тогда, что он будет единственным. И уж точно не представляла, что тоже буду на него кричать.

Первый раз я дала ему по попе в год. Мы лежали в больнице по поводу незначительной травмы. Дело в том, что он орал. Как заполошный. Поменяла памперс, покачала на ручках, дала водички, какого еще рожна… И так устала разбираться, чего он хочет, что в сердцах треснула его по мягкому месту. От неожиданности сынок замолчал. Посмотрел на меня испуганно и больше не стал плакать. А я еще долго винила себя.

Я растила его без отца. Мне приходилось много работать. И это, конечно, не оправдание, но просто так было. Как говорит мой сын, в детстве он видел меня дома или спящей, или злой.

По мере его взросления добавлялись мои недовольства.

— Что за почерк, кто будет это читать!
— Болит живот? Ничего, переболит. Вставай и иди.
— Прекрати чавкать.
— Застели постель, я тебе не домработница.
— Ты опять мне наврал. Ты думаешь, я дура?

К подростковому возрасту я буквально сорвала голос, потому что все время чего-то от сына хотела, а он не делал, не соответствовал, не понимал. Уроки, уборка, не играй в компьютерные игры. Не делал, не убирал, играл. А я орала.

Детские клятвы мы забываем на время или навсегда. Родители стареют. Мы научаемся их прощать. В идеале. Зато как будто становимся на их место. К сожалению, не только в лучших их качествах.

Меня привел в чувство незнакомый монах. Далекая от церкви, я была близка к жизненной катастрофе. Мой сын вместо школы пропадал в игровых клубах, где я отчаянно выискивала его. И опять орала, а еще просила, уговаривала, искала причины. Ему не светил аттестат даже за 9 класс. Себя я уже легко представляла в дурке.

В полной безысходности я поехала вдруг в Даниловский монастырь. Не очень понятно, почему именно туда. Но я искала утешения. Или Бога? В часовенке при монастыре мне показали икону «Неупиваемая чаша» и добрая женщина подсказала, что в монастыре есть такой отец Василий. И он обязательно поможет.

Я плелась по двору монастыря, наперерез мне летел священник в черной рясе. Спешил, торопился, но я остановила его вопросом «как найти отца Василия». Птица, подумала про него. Он спросил, какие проблемы. Отрывисто всхлипнула про сына.

Монах-птица пристально посмотрел на меня и сказал: «Сейчас служба у меня. Подождете? Все реально!»

Муторно длилась непонятная служба. Горели свечи. От усталости хотелось присесть, но было стыдно. Когда все закончилось, он сразу меня нашел. Я нащупала платок в кармане. Знала про себя, что буду много плакать. Гораздо больше, чем говорить.

Отец Василий провел меня за небольшую решеточку перед солеей и посадил на скамеечку. Плохо помню уже все подробности этой неспешной беседы. Было неловкое чувство, будто бы отвлекаю уставшего парня. За просто так. Неудобно как-то. Полчаса, час… Показалось, что он меня младше. Но есть ли что-то такое, что он знает лучше меня?

Мы ходили по одному и тому же кругу, обсуждая варианты, как можно было бы занять моего сына. Православный лагерь, паломнические поездки, волонтерство. Все это было абсолютно нереально. Как фантастика на втором этаже.

Кто до кого хотел достучаться? Может быть, он просто не понимает, ворчала я мысленно. Подросток — это же не чемодан. Какие поездки, если он ничего не хочет? Но мы говорили и говорили. Этому разговору не было конца. Я ничего уже не могла. Мне хотелось уйти. Добрые, но невозможные советы. Куда их девать? Зачем это все? Но неожиданно, на десятом круге, мне довелось удивиться.

— Понимаете, он мне хамит.
— Так этого нельзя делать. Есть пятая заповедь. Почитай родителей. Если он не будет почитать вас, он пострадает уже при жизни.
— Прямо пострадает?
— Конечно. Дети, не уважающие своих родителей, очень страдают. Им трудно добиться успеха, стать счастливыми.
— Но что же делать. Он хамит. Запретить? И он прямо перестанет? Ну да… — вздохнула я обреченно.
— Все очень просто. Не хамите ему сами.
— В смысле?
— Не кричите, не унижайте, не злословьте по его поводу.
— Но это очень трудно. Ведь он же! — уже не было сил перечислять все то же самое про «он же».
— Это сложно, но это категорически нужно перестать делать. Вы должны перестать ему хамить И вы увидите, что он тоже перестанет.
— Ага, прям сразу…
— Не сразу, но перестанет.
— А если мне от него чего-то нужно. Ха-ха… Для него самого, — мятым платком я вытерла зареванное лицо и многозначительно шмыгнула носом-грушей.
— Скажите ему один раз спокойным тоном, что вы хотите. Скажите второй. Третий. Но это максимум. Больше не говорите.
— Не говорить? Он не пойдет, не сделает, а я промолчу?
— Да. А вы промолчите. Вам будет печально. Он это будет видеть.
— Но сделает по-своему!
— Сделает. А вы согласитесь с этим. Другого варианта нет. Доверьтесь ему. Даже если он делает ошибку, это его право. Пусть делает.
— А если он хамит, вот если он орет!
— Просто скажите, что не готовы разговаривать с ним в таком тоне. И уйдите.

Прошло много лет. Недавно мой сын сказал мне, что однажды я очень изменилась. В лучшую сторону. То есть буквально стала другим человеком. Я спросила, реально? И когда это, по его мнению, случилось? Лет семь назад, — был ответ.

— Прости меня.
— Мам, ну хватит уже. Я тебя давно простил.
— Ты боялся меня, когда был маленьким?
— Да, я очень боялся. Но я любил тебя. И всегда ждал. И теперь я тебя очень люблю…

Сегодня мы с моим сыном друзья. И даже если он бывает невежлив со мной, или я, то в ответ никто не посылает агрессивный пинок. И этим проблем просто не создается. Мы научились беречь друг друга. Это все реально. Монах-птица не обманул меня. Разве не чудо?

Доступное каждому чудо. Достигается трудом и ежедневной тренировкой. Если слетает с языка что-то не слишком доброе, следом идет улыбка, шутка, теплый разговор. Мы никогда в ссоре не ложимся спать. По крайней мере, стараемся. Неудовольствие невозможно отправлять на завтра. Никому не жалуемся «а он», «а я». Семь лет назад надо было постоять для этого на краю.

Если кто-то встретит отца Василия — птицу, поклонитесь ему от меня. Или помашите платочком голубю, пролетающему мимо вашего окошечка. Когда слезы отчаяния капают на стекло, а дети не так живут, дышат и свистят, как вам этого бы хотелось. Или как вы мечтали.

Скажите в этот момент домашней тирании «до свидания». Начните с себя.

Все реально.

Евгения Белоусова, портал "Православие и мир"